Офицеры русской армии в первой мировой войне. Офицер Первой Мировой Александр Иванович Тодорский (1894–1964 гг.). Юденич Николай Николаевич

Первая мировая война обозначила последний этап существования старой русской армии, привела к крушению императорской власти, а вместе с ней ее неотъемлемого атрибута - лейб-гвардии. Ход и итоги сражений крупнейшего на то время мирового конфликта, во многом оказались обусловленными профессиональной подготовленностью российской армии, что, в свою очередь, предопределялось в значительной мере степенью подготовки и боевым мастерством офицерского корпуса. В этом отношении представляет большой интерес изучение высшего командного состава лейб-гвардии Семеновского полка.

Стоит отметить, что критерием для оценки профессиональных качеств, полководческих способностей и боевого уровня для любого командира полка является отнюдь не количество одержанных побед, а, прежде всего, цена достигнутых успехов на «поле брани» - людские потери личного состава, и в особенности боевых офицеров. Таким образом, данный фактор представляет собой один из важнейших показателей боевой выучки и военных навыков офицерского корпуса русской армии в целом, и командиров войсковых частей в частности.

2 августа 1914 г. лейб-гвардии Семеновский полк, входивший в состав знаменитой «Петровской бригады», отправился на театр боевых действий во главе со своим командиром генерал-майором Свиты ЕИВ И.С. фон Эттером (1863-1936). «Ванечка» Эттер, как его называли однополчане, был типичным представителем гвардейского офицерства того времени, в котором сошлись все необходимые составляющие для успешной карьеры в русской гвардии: происхождение, материальная обеспеченность и внешняя представительность. Именно эти качества к началу Первой мировой войны продолжали играть главенствующую роль для гвардейского сообщества, часто в ущерб личностным профессиональным и боевым достоинствам человека, крайне необходимым в экстремальных условиях реальных боевых действий.

И.С. фон Эттер, командовавший полком с 22 ноября 1913 г., был реформаторского вероисповедания и происходил из дворян Великого княжества Финляндского. И.С. фон Эттер получил хорошее образование в Пажеском корпусе и окончил Николаевскую академию Генерального штаба по 2-му разряду. В 1913 г. он был произведен в генерал-майоры и взят в свиту Его императорского величества .

Таким образом, получив высшее военное образование, И.С. фон Эттер однако, не был ни причислен, ни переведен затем в Генеральный штаб. На должности командира полка он совершенно ничем не выделялся и никаких незаурядных способностей не проявил. На момент отправки полка на фронт И.С. фон Эттер в военных кампаниях России прошлых лет участия не принимал и реального боевого опыта не имел.

Штатное расписание гвардейского полка к 1 августа 1914 г. предполагала наличие в строю 1 генерала, 5 штаб-офицеров, 72 обер-офицера . Фронтовой состав лейб-гвардии Семеновского полка к этому времени насчитывал 77 офицеров: 1 генерал, 7 штаб-офицеров, 69 обер-офицеров .

Период его пребывания во главе лейб-гвардии Семеновского полка (до августа 1915 г.) ознаменовался одними из самых тяжелых, кровопролитных и, вместе с тем, победоносных сражений кампании 1914 г. Ключевым событием данного периода на Юго-Западном фронте, несомненно, являлась Люблинская операция. Она включала ряд стратегически важных сражений: встречные бои 20-23 августа у Владиславова-Кщоновского леса, бой под Уршулиным (24-27 августа) и бой у Кржешова 2 сентября 1914 г.

Офицерские потери полка за так называемые Люблинские бои с 20 августа по 2 сентября 1914 г. были весьма чувствительны. За весь указанный период боевых действий, по данным А.А. Зайцова 1-го полк потерял убитыми и смертельно ранеными 4 офицеров и ранеными 6 офицеров. Всего 10 офицеров . Таким образом, к 3 сентября 1914 г. в полку оставалось 67 офицеров, выступивших в составе полка на фронт 2 сентября 1914 г., то есть 87% от исходного числа.

Начиная с 3 сентября и по 9 октября полк не принимал участия в боях, а, в основном, перемещался походным порядком и в конечном итоге был переброшен в район Ивангорода, где с 10 октября развернулись кровопролитные бои.

Неудача атаки лейб-гвардии Семеновского полка и тяжелые потери, которые он понес, несмотря на упорство и героизм личного состава, по мнению А.А. Зайцова, заключалось в том, что «сидевший в глубоком тылу штаб нашей дивизии мало разбирался в обстановке». Жертв «можно было бы избежать». «Основная ошибка нашего командования, - как считал А.А. Зайцов, - однако, была в том, что мы старались бить австрийцев в лоб там, где они были сильны» .

Более жестко, откровенно и эмоционально выразил свою оценку указанным боевым действиям полка под Ивангородом капитан Ю.В. Макаров: «У нас зачастую великой кровью не покупали ровно ничего, - вспоминал он эти события. - Приказывали атаковать. И люди подымались и шли и валились и гибли сотнями, и не только без всякого успеха, но и без всякой надежды на успех» .

Солдатские потери достигали 40% численности батальона, особенно в 10-й и 12-й ротах . Капитан Ю.В. Макаров считал, что командир лейб-гвардии Семеновского полка генерал-майор И.С. фон Эттер тоже отчасти несет ответственность за бессмысленные жертвы полка, недостаточно энергично протестовавшего перед командованием 1-й гвардейской пехотной дивизией, положившись лишь на обещание ее начальника двинуть вместе с семеновцами лейб-гвардии Преображенский полк. Однако этого не произошло, и семеновцы атаковали в одиночку .

Доля вины И.С. фон Эттера возрастает и становится более очевидной относительно действий командира лейб-гвардии Преображенского полка: «За этот промежуток времени, Семеновский полк ходил в ночную атаку. Начальство хотело, чтобы наш полк пошел в такую же атаку, и командиру полка стоило больших усилий уговорить штаб дивизии отказаться от этой затеи», - отмечал современник . Таким образом, И.С. фон Эттеру, как командиру полка не хватило настойчивости, чувства ответственности, умения отстаивать свою точку зрения, показать и доказать, основываясь на собственных военных знаниях и понимании всей сложившейся ситуации, приводя необходимые значимые доводы, показать вышестоящему командованию нецелесообразность данной атаки.

В боях 10-11 октября 1914 г. под Ивангородом в лейб-гвардии Семеновском полку было убито и ранено около 1000 солдат и унтер-офицеров. Кроме того, полк потерял убитыми 5 офицеров (в том числе 3 командира роты) и ранеными 9 офицеров. Всего - 14 офицеров выбыли из полка. Правда, 13 октября своим боевым успехом в бою у Чарного Ляса, с захватом нескольких пулеметов и австрийским командиром батальона, 1-й батальон полка в какой-то мере компенсировал урон 10-11 октября. Впрочем, сам А.А. Зайцов вынужден признать, что сам бой и успешное его завершение были результатом счастливого недоразумения и случайными, а не запланированным. «Наш 1-й батальон попал не в ту деревню, - пишет автор-семеновец, - в которую он был направлен» .

Таким образом, безусловный крупный боевой успех не свидетельствовал о тактическом мастерстве командования полка, о его высокой профессиональной подготовке как командира соответствующего уровня.

К 26 ноября 1914 г. боевой состав лейб-гвардии Семеновского полка насчитывал 52 офицера и 3840 штыков . За всю кампанию 1914 г. лейб-гвардии Семеновский полк потерял убитыми, смертельно ранеными, ранеными, контуженными и больными всего 36 офицеров. 19-22 февраля 1915 г. состоялись особенно кровопролитные бои под Ломжей. На это число в полку насчитывалось 2754 штыка и 53 офицера. А к 19 июля 1915 г. их число не превышало 1913 и 35 соответственно. К концу августа 1915 г., то есть к моменту ухода И.С. фон Эттера с должности командира полка, число боевых офицеров сократилось до 28 .

Таким образом, ход сражений первого года войны и их итоги выявили слабые стороны боевой подготовки фронтового офицерства полка, и, прежде всего, низкие боевые качества генерал-майора И.С. фон Эттера как командира полка. Он фактически потерял управление полком и ход боя под Кжешувом, и победа, одержанная полком в этом бою, никак не были связаны с его командованием. Огромные, порой бессмысленные, потери кадрового состава, не исключая ошибок высшего дивизионного командования и факторов иного рода (природно-климатические и др.), стали прямым следствием не очень высоких полководческих качеств командира полка, его слабого ориентирования в боевой обстановке и неумения оценивать ситуацию в целом.

После И.С. фон Эттера в командование полком вступил генерал-майор (к моменту назначения полковник) С.И. Соваж (1875-1916). Ю.В. Макаров так описывает его служебную карьеру: «В девяностых годах он кончил Александровский (Пушкинский) лицей, выдержал офицерский экзамен и поступил корнетом в «Кирасиры Ее Величества» (синие). Потом Академия Генерального штаба и Японская война. Затем какая-то штабная должность при штабе войск Петербургского Военного Округа» . Таким образом, Соваж не был коренным семеновцем, однако получил высшее военное образование (при этом, окончив Академию по 1-му разряду, был причислен к Генеральному штабу) и имел реальный опыт военных действий, что было безусловным плюсом к оценке его боевого уровня.

Несмотря на то, что за все время пребывания С.И. Соважа на должности командира (до мая 1915 г.) полк не принимал активного участия в боевых действиях, нужно отдать должное этому человеку за большую работу по восстановлению фронтового состава полка и повышению его боевого уровня: «Сразу же по приезде Соваж сформировал Учебную команду… В ротах начались курсы стрельбы… Где только можно, он устраивал двухсторонние маневры с длинными и довольно утомительными переходами… По нескольку раз в неделю Соваж устраивал офицерские занятия, тактические и топографические. Всех офицеров он посадил на лошадей и даже иногда самолично «гонял смену» .

К 22 сентября 1915 г. боевой состав лейб-гвардии Семеновского полка насчитывал 23 офицера и 1621штыков. Однако, уже к концу командования С.И. Соважа эти цифры выросли до 58 офицеров и 3602 штыков . И в этом, несомненно, была главная заслуга командира полка, энергично наладившим отправку маршевых рот пополнения.

Подводя итог командования полком И.С. Соважа, Ю.В. Макаров отмечал: «Те из офицеров, которые умудрились сохраниться с начала похода, - таких было уже немного, - вспоминая Эттеровские времена, радовались, какого мы себе, наконец, заполучили командира. И действительно, перебери всю Российскую армию, трудно было найти лучше, а главное более к нам подходящего. Думали так, коли не убьют его летом, то под его командой будем мы драться хорошо, удачно и умно. Храбрых командиров было не занимать стать. Умных и знающих было мало» .

В июне 1916 г., «после трагической и нелепой смерти Соважа» , последним командиром лейб-гвардии Семеновского полка, назначенным царем, стал генерал-майор П.Э. Тилло (1872-1931).

П.Э. Тилло был реформаторского вероисповедания, происходил из дворян Санкт-Петербургской губернии и был потомственным офицером, сыном генерал-лейтенанта Э.И. Тилло. Его образование завершилось окончанием Пажеского корпуса по 1 разряду , то есть высшего военного образования, и что еще хуже, желания его получить у П.Э. Тилло не имелось. «Ни в какие академии не ходя, он монотонно и лениво протянул лямку 24 года в своем полку», - писал Ю.В. Макаров. Не имея опыта военных кампаний П.Э. Тилло, вышел на войну вторым старшим штаб-офицером лейб-гвардии Преображенского полка в чине полковника . Таким образом, на должность командира полка был вновь назначен не коренной семеновец, и к тому же человек, который не мог похвастать ни боевым опытом, ни заслуженными наградами, ни соответствующими высшему военному образованию знаниями. Это означает, что профессиональная подготовка П.Э. Тилло не соответствовала занимаемой им должности.

Данная личность сразу же нашла негативные отклики среди однополчан: «Но если Соваж получил от своих предков «острый гальский смысл» и много французской живости, - отмечал в своих воспоминаниях Ю.В. Макаров, - то П.Э. Тилло от своих не унаследовал ровно ничего. По характеру и по натуре это был типичнейший «хохол», ленивый и невозмутимый. Самое излюбленное его времяпрепровождение было лежать на бурке у себя в палатке, в блиндаже или в землянке, смотря по тому, где ему быть полагалось, и курить» . Отмечая спокойствие и невозмутимость генерал-майора П.Э. Тилло, что условно можно причислить к военным качествам офицера, но ни в коем случае не к определяющим критериям полководческого дарования командира полка, тот же Ю.В. Макаров указывает на абсолютную безынициативность нового командира, и в какой-то мере даже его равнодушие к происходящим вокруг событиям и гибели подчиненных ему людей: «Когда ему надоедало читать и «отдыхать лежа», он занимался ловлей мышей в мышеловку и на стене в землянке отмечал крестиками количество жертв» .

Все это бездействие командира происходило на фоне бессмысленных атак доблестного лейб-гвардии Семеновского полка под Луцком (июль-август 1916 г.), на Стоходе 15-го июля, под Велицком 26-го июля, бесследно стиравших последние остатки офицерского состава лучших войсковых частей в истории царской армии.

К 29 августа 1916 г. боевой состав лейб-гвардии Семеновского полка исчислялся 49 офицерами и 3651 штыком К 1 ноября 1916 г. их количество составляло 42 и 3395 соответственно . При этом пополнение лейб-гвардии Семеновского полка происходило очень медленными темпами. С июля по ноябрь 1916 г. в составе 10 маршевых рот (42-51) в полк прибыло всего 9 офицеров , в то время как к 1 ноября 1916 г. нехватка офицеров в полку составляла почти 50 %. В Приказе № 129 по 1-й гвардейской пехотной дивизии от 24 октября 1916 г. отражена оценка состояния пребывающих пополнений: «6 офицеров и 1491 нижний чин оказались подготовленными удовлетворительно» . Данное обстоятельство в определенной степени было «заслугой» командира полка: «П.Э. Тилло неукоснительно лежал в своей землянке на бурке и, будучи поклонником закона сбережения энергии, проявлял минимум деятельности» . Из 42 офицеров боевого состава лейб-гвардии Семеновского полка на октябрь 1916 г. лишь 16 состояло в списках мирного времени .

Таким образом, судьба многих солдат и офицеров лейб-гвардии Семеновского полка на протяжении 1914-1917 гг. во многом оказалась в зависимости от людей с различным уровнем профессиональной и боевой подготовки. В самые решающие и тяжелые моменты ключевых сражений должность командира полка занимали люди с недостаточными военными знаниями и не обладавшие необходимыми полководческими и личностными качествами.

В заключение хотелось бы отметить, что, несмотря на рассмотренные выше обстоятельства слабой профессиональной подготовки и низкого боевого уровня высшего командного состава, лейб-гвардии Семеновский полк, обильно «поливая» поля сражений кровью своих солдат и офицеров, до последнего продолжал гордо нести статус элиты вооруженных сил Российской империи, не запятнав трусостью и изменой свою многовековую полковую историю.

Непонимание высшими руководителями Российской Империи, в том числе военными, характера войн вначале XX века, истинных потребностей армии в офицерском составе обернулись огромным некомплектом офицеров в русской армии уже в 1914 году. Если в 1909 году численность офицеров и генералов составляла 42 735 человек, то вначале 1914 года, накануне Первой мировой войны, она увеличилась всего лишь до 51 417человек. После начала войны численность офицерского состава была доведена до 98 тыс.человек, однако уже в первые месяцы боев армия понесла огромные потери, что сказалось на ее боеспособности. Боевые потери офицеров (безучета умерших от ран в лазаретах, от болезней) убитыми, ранеными,пропавшими без вести составили за 1914—1917 гг. 71 298 человек. Даже с учетом того, что около 20 тыс. офицеров после излечения вернулись в строй, одни безвозвратные потери превысили всю довоенную численность офицерского корпуса (Бескровный Л.Т. Армия и флот России в начале ХХ века. Очерки военно-экономического потенциала. М., 1986. С. 33).

Можно выделить несколько основных причин значительных потерь офицерского состава в ходе Первой мировой войны, связанных с организацией и качеством подготовки офицерских кадров в России в начале XX века.

Во-первых, одной из них являлось то, что в офицерской среде считалось недостойным проявление осторожности в бою . Об этом свидетельствуют слова военного министра генерала от инфантерии А.А. Поливанова: «Особенно ощущается нами большой недостаток офицеров, ибо русский солдат дерется упорно и полезет куда угодно, пока есть офицер, который его ведет. Нет офицера — и наши солдаты большей частью теряются. Значит, офицер всегда впереди, отчего и убыль среди них огромная. У немцев и австрийцев офицеры все позади и оттуда управляют; их солдаты, как более развитые , не нуждаются в личном примере офицера и, кроме того, знают, что этот офицер безпощадно расстреливает всякого, кто без приказания захочет уйти назад с поля сражения» (Поливанов А.А. Из дневников и воспоминаний по должности военного министра и его помощника. 1907—1916. М., 1924. Т. 1. С. 186).

Мнение Поливанова разделяет и сторик Н.Н. Яковлев, который писал:«Юные командиры… понаслышались, что в бой пристойно идти с сигарой во рту, тупой шашкой, подозрительно смахивающей на театральный реквизит, если есть — в белых перчатках и только впереди нижних чинов» (Яковлев Н.Н. 1 августа 1914. М., 2002. С. 124).

Данная идеология была не только не верна, но и опасна. Ее ошибочность заключалась в том, что подвигу в русской армии предписывалось самодовлеющее значение. Государство же тратило колоссальные средства на подготовку офицерских кадров не для того, чтобы лишь любоваться геройством своих воинов, а для реализации определенных целей — защиты Отечества и достижения победы над врагом.

Во-вторых, значительную часть (до 70 проц.) погиб ш их офицеров составляли младшие офицеры, что, на наш взгляд, объясняется недостатками их подготовки в военно-учебных заведениях военного времени.

Оценка строевого состава офицерского корпуса 6-й армии Румынского фронта в октябре 1917 года, произведенная генерал-майором В.В. Чернавиным, показала не только малый боевой опыт у большинства младших офицеров (см. табл. 1), но и их слабую военно-профессиональную подготовку (см. табл. 2) (Чернавин В.В. Гибель кадровых русских офицеров // Воен.-истор. журнал. 1999. № 5. С. 90—91).

Поэтому командиры взводов и рот, получившие в школах прапорщиков лишь начальные навыки управления воинскими подразделениями, пытались компенсировать недостаток опыта личным героизмом и гибли в первые же месяцы пребывания на фронте.

В-третьих, на гибели офицерского состава сказалась слабость российского генералитета, проявившаяся при проведении непродуманных и неподготовленных операций. Неспособность к управлению бо льшими вооруженными массами, непонимание техники управления, притупленность оперативного восприятия и косность оперативной мысли — все эти черты были характерны для многих генералов старой русской военной школы (Иссерсон Т. Канны мировой войны. М., 1926. С. 115).

По мнению известного историка и участника Первой мировой войны А.М. Зайончковского: «Русская армия выступила на войну с хорошими полками, с посредственными дивизиями и корпусами и с плохими арми ямии фронтами, понимая эту оценку в широком смысле подготовки,но не личных качеств» (Зайончковский А.М. Первая мировая война. СПб., 2000. С. 15).

Фронты и армии возглавили командиры «маньчжурського уровня» — генералы Я.Г. Жилинский, П.К. Ренненкампф и А.Е. Эверт, которые могли погубить любую армию, свести на нет любую победу, обратить в катастрофу самую незначительную неудачу. Так, например, грубые ошибки, допущенные командующим войсками Северо-Западного фронта генералом от кавалерии Я.Г. Жилинским, обернулись трагедией для 2-й русской армии генерала от кавалери А.В. Самсонова в Восточной Пруссии. Не организовав взаимодействия между 1-й и 2-йармиями, их оперативного и тылового обеспечения, потеряв управление войсками, Жилинский обрек их на наступление с 80-км разрывом между флангами. В результате два центральных корпуса 2-й армии были окружены превосходящими силами противника в районе Мазурских озер и, несмотря на героическое сопротивление русских солдат и офицеров, погибли.

Исключительно плохой подбор офицерского состава оперативной части Ставки (сюда автоматически попали «столоначальники» Главного управления Генерального штаба, никогда не видевшие боя и не знавшие строя) стал причиной того, что опы т войны совершенно не был обобщен и войска два года не получали наставлений. Только в июле 1916 года Ставкой было разослано в войска первое с начала войны наставление о действиях пехоты в бою . При этом оно рекомендовало атаку густыми массами и совершенно упускало из виду наличие у противника пулеметов.

Негативная оценка высшего командного состава армии хорошо просматривается в переписке военного министра генерала от кавалерии В.А. Сухомлинова с начальником штаба Верховного главнокомандующего генерал-лейтенантом Н.Н. Янушкевичем. В письме от 20 августа1914 года Сухомлинов писал:«Дорогой Николай Николаевич! Надо гнать из армии все то, что не годится; ведь действительно войска ведут себя геройски, а некоторые господа генералы — лучше, если бы они были на стороне наших противников » (Красный архив. М., 1921. Т. 1. С. 225).

28 августа 1914 года Янушкевич отвечал военному министру: «Персонал Северо-Западной армии здесь рисуется слабым — какой-то разбойно-гражданский колорит, а не осмысленные действия. Такое впечатление, что хорошо бы всех и все убрать и начать все сначала» (Красный архив. М., 1921. Т. 1. С. 239).

В-четвертых, отсутствие подготовленного офицерского резерва не позволило восполнить потери офицерского корпуса . В преддверии войны, 12 июля 1914 года, на месяц раньше срока были произведены в офицеры выпускники военных училищ в количестве 2831 человека. Во второй половине 1914 года было сделано еще три выпуска из военных училищ подпоручиками, хотя и раньше срока, но с правами кадровых офицеров: 24 августа — 350 человек в артиллерию, 1 октября —2500 человек в пехоту и 1 декабря — 455 человек в артиллерию и 99 — в инженерные войска. Таким образом, были выпущены все юнкера, поступившив военные училища в 1913 году.

Некоторые данные о численности выпущенных из военных училищ юнкеров (выборочно) (Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 735. Оп. 49. Д. 257. Л.94).

представлены в табл. 3.

Однако ускоренные выпуски не могли решить проблему не комплекта офицеров в условиях развертывания армии по штатам военного времени. Поэтому с началом войны произошла коренная перестройка военного образования в Российской Империи, оказавшая существенное влияние на качество по дготовки офицеров.

Во-первых, все военные академии были закрыты, а преподаватели в основном отправлены в действующую армию.

Это привело к тому, что подготовка штаб-офицерского и высшего офицерского состава была практически прекращена.

В результате к лету 1916 года выяснилось, что только 50 проц. наиболее ответственных штабных должностей в полевых штабах действующей армии были замещены офицерами Генерального штаба. В связи с этим начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал от инфантерии М.В. Алексеев в письме военному министру генералу от инфантерии Д.С. Шуваеву № 172 от 18 апреля 1916 года предложил открыть в Николаевской военной академии курсы для «теоретической п о дготовки офицеров, предназначенных для обер-офицерских должностей Генерального штаба в полевых условиях». 30 октября1916 года Николай II утвердил«Положение об ускоренной подготовке офицеров в Императорской Николаевской военной академии в течение настоящей войны». В учебно-административный отдел были привлечены офицеры Генерального штаба из действующей армии, имеющие боевой опыт и проходившие службу в различных должностях. 1 ноября 1916 года начались занятия на подготовительных курсах 1-й очереди, куда было командировано 240 офицеров. 15 января1917 года 237 офицеров, окончивших эти курсы, были направлены в действующую армию для замещения должностей тех офицеров, которые командировались в военную академию на подготовительные курсы 2-й очереди и в старший класс 1-й очереди. Цель открытия старшего класса состояла в том, чтобы: а) завершить подготовку офицеров из действующей армии, прошедших в мирное время младший класс военной академии; б) завершить подготовку офицеров, окончивших во время войны подготовительные курсы 2-й и 1-й очереди. На подготовительные курсы 2-й очереди прибывали офицеры, исполняющие вакантные должности офицеров Генерального штабав полевых штабах действующей армии, выдержавшие вступительные экзамены в военную академию в 1911—1913гг. (но не попавшие в нее по конкурсу) и предварительные письменные экзамены в военных округах в 1914 году. В каждой из этих категорий предпочтение отдавалось офицерам, имевшим орден Св. Георгия или Георгиевское оружие, а также ранение (Кавтарадзе А.Г. Военные специалисты на службе Республики Советов. 1917—1920. М., 1988. С. 27).

Во-вторых, военные училища были переведены на ускореный (3—4-месячный для пехоты и 6—8-месячный для кавалерии, артиллерии и инженерных войск) курс обучения (причем в 1915 году в Киеве были учреждены два новых военных училища — Николаевское артиллерийское и Алексеевское инженерное). Программы ускоренной подготовки офицеров в пехотных училищах с 4-месячным курсом обучения и в кавалерийских училищах с 8-месячным курсом представлены в приложениях.

В-третьих, были открыты новые краткосрочные военно-учебные заведения по подготовке офицеров военного времени — школы прапорщиков.

Первый выпуск офицеров военного времени состоялся 1 декабря 1914 года. К концу 1914 года уже насчитывалось 11 таких школ с 3—4-месячным сроком обучения. Их выпускники не пользовались правами кадровых офицеров, не могли производиться в штаб-офицерские чины и после войны под лежали увольнению в запас. Школы прапорщиков комплект о вались лицами с высшим и средним образованием, годными к военной службе, студентами и вообще любыми лицами, имевшими образование хотя бы в объеме уездного или высшего начального училища, а также отличившимися на фронте солдатами и унтер - офицерами (Иванов Е.Н. Студенты в окопах // Родина. 1993. № 8—9. С. 151).

Всего за время войны была открыта 41 школа прапорщиков (Волков С.В. Русский офицерский корпус. М., 1993. С. 145).

К концу 1917 года действовали: 1, 2, 3, 4-я Петергофские; 1-я и 2-я Ораниенбаумские; 1, 2, 3, 4, 5-я Московские; 1, 2, 3, 4, 5-я Киевские; 1-я и 2-я Казанские; 1, 2, 3-я Саратовские; 1, 2, 3-я Иркутские; 1-я и 2-я Одесские; Оренбургская; Чистопольская; 1, 2, 3, 4-я Тифлисские; Горийская; Душетская;Телавская; Ташкентская; Екатеринодарская казачья и Петроградская инженерная школы.

Кроме того, существовали школы прапорщиков ополчения, школы прапорщиков при фронтах и отдельных армиях, при запасных пехотных и артиллерийских бригадах. В мае 1916 года были открыты школы прапорщиков (для подготовки одного выпуска) при 10 кадетских корпусах.

Школы прапорщиков, создававшиеся в каникулярное время в кадетских корпусах, не требовали больших затрат. Это было связано с тем, что, во-первых, для проведения занятий привлекались преподаватели кадетских корпусов, а во-вторых, эти школы имели небольшой штат для подготовки офицеров в военное время, включавший начальника школы —полковника, двух ротных командиров в звании по дполковника и пять курсовых офицеров в звании капитана, штабс-капитана. Общее число обучаемых по штату в таких школах составляло 255 человек. Обучаемые,как правило, набирались из унтер-офицеров, ефрейторов, рядовых действующей армии, а также из ополченцев.

Занятия в школах прапорщиков проводились по ученикам «Тактика» Свидзинского, «Тактика артиллерии» Лютера, «Военная администрация» Янушкевича, «Законоведение» Добровольского, «Военная гигиена» Кондратьева, «Фортификация» Яковлева (РГВИА. Ф. 165. Оп. 1. Д. 3564. Л. 12) , позволявшим обучаемым получить хорошие теоретические знания в военно-профессиональной области.

Программа учебных занятий в школах подготовки прапорщиков пехоты включала 90 дней, при этом из продолжительности курса исключались 7 дней перерывов между курсами, 13 воскресений, 6 банных дней, в течение которых также проводился медицинский осмотр. Итого оставалось 64 учебных дня. Исходя из 8-часового учебного дня, общее число учебных занятий составляло 512 ч. Из них: классные занятия — 140 ч (стрелковое дело — 30, служба связи — 8, артиллерия — 8,тактика — 25, уставы: дисциплинарный, внутренней службы, гарнизонной службы — 12, законоведение — 5, топография — 10, окопное дело — 20, пулеметное дело — 10, гигиена — 2, в распоряжении ротного командира — 10); строевые и полевые занятия — 372 ч (строевое обучение — 98,стрельба из револьвера — 8, шашечные приемы, рубка и удар штыком — 8, стрельба из ружей — 10, полевая служба —170, съемка — 30, служба связи — 8, окопное дело — 30, инструкторская часть — 10) (РГВИА. Ф. 725. Оп. 49. Д. 277. Л. 23).

К маю 1917 года было подготовлено 172 358 прапорщиков, в том числе окончивших ускоренные курсы при военных училищах и в Пажеском корпусе — 63 785; проведенных по экзамену при инженерных училищах по программе ускоренного курса —96; окончивших школы прапорщиков, комплектовавшиеся воспитанниками высших учебных заведений, — 7429; окончивших обычные школы прапорщиков — 81 426; произведенных за боевые отличия — 11 494; военнослужащих с высшим и средним образованием, произведенных на фронте и в тылу по представлению строевого командира, — 8128 (Волков С.В. Указ. соч. С. 145—146).

В целом подготовка в военно-учебных заведениях с ускоренным курсом обучения соответствовала требованиям, предъявляемым к офицерам, однако основной ее слабой стороной являлся недостаточный учет боевого опыта, накопленного в ходе войны. Например, выпускник Елисаветградского кавалерийского училища 1916 года С. Вакар писал: «К сожалению, прекрасное довоенное кавалерийское училище никак не реагировало на текущую войну и продолжало обучать юнкеров как бы по мирному времени, без связи с фронтом, как будто никакой войны вовсе и не было. За все время моего пребывания в училище нас только один раз водили на стрельбище, где каждый из нас выпустил по одной пятипатронной обойме, и это было все наше стрелковое обучение. Один раз нам рассказали про пулеметную стрельбу (без практического выполнения упражнения стрельб). За все время училище не пригласило ни одного боевого офицера с фронта, хотя бы из числа раненых, для доклада нам о событиях на войне и ознакомления с ходом войны. Поэтому я и мои однокашники получили здесь блестящий кавалерийский лоск, отличную посадку на коне, строевое обучение, физическое развитие гимнастикой, фехтованием, приемами с шашкой и пикой и право на офицерский подвиг, но знаний для совершения подвига нам не дали. Этих знаний не имело и само училищное начальство» (Вакар С.В. Наша генерация, рожденная в конце прошлого столетия // Воен.-истор. журнал. 2000. № 2. С. 50—51).

Такое положение дел вынуждало некоторых командиров принимать меры по доучиванию прапорщиков, прибывающих с пополнением в войска. Так, генерал-лейтенант Н.Н. Головин, исполняющий в 1915—1916 гг. обязанности начальника штаба 7-й армии Юго-Западного фронта, писал: «Ввиду того, что с тыла присылались прапорщики, очень мало подготовленные, мною была принята следующая мера. Все прибывавшие из тыла прапорщики должны были проходить 6-недельный курс особой тактической школы, учрежденной мною в ближайшем тылу» (Головин Н.Н. Военные усилия России в мировой войне. М., 2001. С. 371).

Тем не менее большинство окончивших ускоренные курсы в военно-учебных заведениях гордилось своими офицерскими званиями. Например, писатель М.Н. Герасимов вспоминал, что накануне выпуска из 3-й Московской школы прапорщиков (ноябрь 1916 г.) им уже были выданы офицерские гимнастерки со свежими, для многих такими желанными погонами с одной звездочкой, которая могла стать путеводной звездой — звездой счастья. «Подумать только, большинство из нас — народные учителя, мелкие служащие, небогатые торговцы, зажиточные крестьяне — наравне с избранным меньшинством — дворянами, профессорами и адвокатами (а таких немало у нас в школе) и изнеженными сыновьями банковских тузов, крупных фабрикантов и подобных им — получали статус «ваше благородие». Есть над чем подумать» (Герасимов М.Н. Пробуждение. М., 1965. С. 54).

Необходимо заметить, что первые выпуски прапорщиков военного времени дали армии уже к весне 1915 года много превосходных боевых офицеров, поверхностно подготовленных, но храбро дравшихся. Это был цвет русской молодежи, увлеченной патриотическим порывом начала войны.

Однако с осени 1915 года качественный уровень офицерского состава стал резко снижаться.

Разросшиеся вооруженные силы требовали все большего количества офицеров. Непрерывное формирование новых частей и значительные потери открывали десятки новых вакансий. Пришлось жертвовать качеством. В прапорщики стали подаваться все те, кто пошел в офицеры лишь потому, что иначе все равно предстояло идти в солдаты (Керсновский А.А. История русской армии. М., 1994. С. 249).

Важным источником для характеристики социального состава офицеров военного времени является доклад генерала А.А. Адлерберга,состоявшего в распоряжении Верховного главнокомандующего, о результатах осмотра запасных батальонов в конце 1915 года. В докладе отмечалось, что большинство прапорщиков состоит из крайне нежелательных для офицерской среды элементов (среди них были чернорабочие, слесари, каменщики, полотеры, буфетчики и т.д.). Вследствие того что «нижние чины часто, не спросив даже разрешения, отправлялись держать экзамен», имели место факты, когда совершенно негодные нижние чины попадали в прапорщики. В соответствии с резолюцией на этом докладе Николая II: «На это надо обратить серьезное внимание», — военный министр предписал начальнику Главного управления военно-учебными заведениями при приемах в военные училища молодых людей со стороны (т.е. не из кадетских корпусов) обращать внимание на соответствие кандидатов офицерскому званию, нижних же чинов принимать в военные училища при непременном условии представления их к тому начальством (РГВИА. Ф. 725. Оп. 26. Д. 90. Л. 62).

Большие потери среди офицеров и их восполнение за счет ускоренных выпусков военных училищ и школ прапорщиков привело к тому, что командный состав армии стал делиться на две неравные части — кадровых офицеров и офицеров военного времени.

К осени 1917 года в пехотных полках офицеры, прошедшие полный курс военного обучения, составляли 4 проц. Всего офицерского состава, а 96 проц. были офицерами военного времени. По соц и альному происхождению 80 проц. Из них были выходцами из крестьян, и только 4—5 проц. — из дворян (Кавтарадзе А.Г. Указ. соч. С. 27).

Между начальниками и подчиненными стало чувствоваться отчуждение, не наблюдавшееся прежде. Для солдата 1914 года офицеры были старшими членами великой военной семьи, воспитавшего их полка. Отношения между офицерами и солдатами русской армии были проникнуты такой простотой и сердечностью, подобных которым не было ни в одной иностранной армии, да и ни в каких иных слоях русского народа. Солдаты 1916—1917 гг., слабо подготовленные и не понимающие смысла ведущейся войны, видели в офи церах только господ, приносящих в казармы запасных полков, а оттуда в окопы всю остроту разросшихся в стране социальных противоречий и классовой розни. Стоя в строю литерных рот, а затем и действующих частей, эти люди чувствовали себя не гвардейцами, стрелками, не солдатами старых полков, чьи имена помнила Европа, а землепашцами, ремесленниками, фабричными, для которых военная служба была только несчастным событием в жизни. Остатки кадрового офицерства сохранили доверие солдат. Хуже было с офицерскими кадрами военного времени. Большая часть прапорщиков, случайн о надевших офицерские погоны,не сумела надлежащим образом себя поставить. Одни напускали на себя не принятое в русской армии высокомерие и этим отталкивали солдат, другие безвозвратно губили себя панибратством, попытками популярничать. Солдат не чувствовал в них настоящих офицеров (Керсновский А.А.Указ. соч. С. 253).

Слабая морально-психологическая п о дготовка будущих офицеров в военно-учебных заведениях военного времени (особенно в школах прапорщиков ополчения, школах прапорщиков при фронтах и отдельных армиях, при запасных пехотных и артиллерийских бригадах) приводила к тому, что по инициативе отдельных прапорщиков происходили сдачи в плен целых подразделений . Об этом прямо писал в своем письме военному министру В.А. Сухомлинову начальник штаба Верховного главнокомандующего Н.Н. Янушкевич: «Там, где перебиты офицеры, начались массовые сдачи в плен, иногда по инициативе прапорщиков, обращающихся к солдатам: "Чего нам дохнуть холодными и голодными, без сапог, артиллерия молчит, а нас бьют, как куропаток. У немцев лучше. Идем"» (Красный архив. М., 1922. Т. 2. С. 143—144).

Таким образом, организация ускоренной подготовки офицерских кадров русской армии в период Первой мировой войны не смогла в полной мере обеспечить обучение и воспитание младших офицеров, способных самостоятельно и грамотно действовать на поле боя, умело руководить действиями подчиненных, служить для них примером в исполнении воинского долга, что оказало влияние на ход войны.

Кроме того, массовый выпуск офицеров, не получивших полного военного образования, не впитавших лучших традиций русской армии, представляющих различные сословия (в том числе не имевшие ранее доступа к получению офицерского звания), способствовал расколу офицерского корпуса после Февральской и Октябрьской революций 1917 года. Тем не менее опы т ускоренной по дготовки офицеров, полученный в условиях Первой мировой войны, должен быть внимательно изучен в наши дни и учтен в программах военно-учебных заведений на военное время.

Полковник В.М. КОРОВИН,

кандидат исторических наук, доцент;

полковник В.А. СВИРИДОВ,

кандидат педагогических наук, доцент

(г. Воронеж)

Первая мировая война стала последней войной для армии Российской империи и ее офицерского корпуса и предопределила его трагическую судьбу. В годы войны русский офицерский корпус претерпел огромные изменения как по численности, так и своему составу (достаточно сказать, что в 1914-1917 гг. в офицеры было произведено больше лиц, чем за всю русской армии до мировой войны).

Условия производства в офицеры в это время обусловили чрезвычайную пестроту офицерского корпуса в годы войны. До войны, несмотря на самое разное социальное происхождение офицеров, вся их масса (за очень небольшим исключением) проходила одинаковый путь – через военные училища (с той лишь разницей, что часть оканчивала до этого кадетские корпуса) и представляла собой сравнительно единообразный продукт.

После начала войны военные училища перешли на сокращенный курс обучения (3-4 месяца, специальные - полгода), и их выпускники как офицеры военного времени производились не в подпоручики, а в прапорщики; с декабря 1914 г. так выпускались все офицеры (лишь кавалерийские училища, где срок был впоследствии увеличен до 1 года, три последних выпуска сделали корнетами). Но состав юнкеров училищ военных лет (в значительно меньшей мере это относится к кавалерийским, артиллерийским и инженерным) вследствие гигантского роста их численности по своей психологии и ценностным установкам существенно отличался от довоенного, поскольку в абсолютном большинстве эти лица не собирались становиться офицерами. Их образовательный уровень был, впрочем, относительно высок, так как в училища чаще определяли лиц 1-го разряда по образованию - окончивших не менее 6 классов гимназии и равных ей учебных заведений, а также с законченным и незаконченным высшим образованием (ко 2-му разряду относились все прочие - окончившие не менее 4-х классов гимназий, а также городские и уездные училища).

Кроме того, было открыто несколько десятков школ прапорщиков с таким же сроком обучения, куда принимался в принципе тот же контингент, но с гораздо более высокой долей лиц 2-го разряда по образованию. Весной 1916 г. несколько школ прапорщиков (1-3-я Петергофские, 2-4-я Московские, 4-5-я Киевские, 1-2-я Одесские, 3-я Тифлисская, 2-я Иркутская, Оренбургская и Ташкентская), были выделены исключительно для студентов (со сроком обучения 4 месяца).
Еще один тип офицера военного времени представляли собой прапорщики запаса – лица 1-го разряда по образованию, сдавшие в мирное время после службы в строю офицерский экзамен. Это был более пожилой контингент: в запасе прапорщики состояли 12 лет, а затем зачислялись в ополчение, но в годы войны множество их (в возрасте уже за 40) было призвано и из ополчения. Наконец, довольно широко практиковалось производство в офицеры без окончания военно-учебных заведений, непосредственно в частях - как из вольноопределяющихся (лиц с правами на производство по гражданскому образованию), так и лиц без образовательного ценза - подпрапорщиков и унтер-офицеров за боевые отличия.

Надо сказать, что представления как об общей численности произведенных в офицеры лиц, так и о числе офицеров, остававшихся в живых на момент крушения российской государственности в конце 1917 г. до сих пор не отличались точностью и заметно разнились. Численность офицерского корпуса к концу 1917 г. современники и позднейшие исследователи определяли от 250 до 320 тыс. (иногда назывались даже цифры в 400 и 500 тыс.чел.). Дело в том, что обобщающих цифровых данных о произведенных за всю войну не имеется, и расчеты делались на основании общих цифр производств за отдельные периоды или по отдельным видам военно-учебных заведений, численности офицерского корпуса перед войной и на отдельные даты, а также данных о потерях.

С учетом этих цифр, представлявшихся вполне достоверными (принято было считать, что в общей сложности за войну было произведено в офицеры около 220 тыс. человек, в т.ч. около 80 тыс. из военных училищ и около 110 тыс. из школ прапорщиков), я определял общую численность офицерского корпуса к концу 1917 г. примерно в 276 тыс. чел. (из которых к этому времени 13 тыс. еще оставались в плену, а 21-27 тыс. по тяжести ранений не смогли вернуться в строй).

Однако в ходе работы последних лет по персональному учету всех лиц, произведенных в офицеры в 1900-1917 гг. (по "Высочайшим приказам о чинах военных", приказам главнокомандующих фронтами и военными округами, а также материалам Главного штаба и сохранившихся фондов ряда школ прапорщиков) обнаружилось, что число произведенных в офицеры в годы войны на самом деле значительно больше. Причем то число произведенных, которое удалось точно установить (эти лица известны поименно), представляет лишь минимальную цифру, поскольку списки ряда выпусков так и не удалось найти.

Накануне войны на службе находилось примерно 46 тыс. офицеров (в т.ч. 1,6 тыс. - Отдельного корпуса пограничной стражи и 1 тыс. – Отдельного корпуса жандармов, а также несколько сот офицеров, занимавших должности по гражданскому ведомству). В июле в офицеры было произведено еще около 5 тыс. чел. – обычный летний выпуск училищ 1914 г. и прапорщики запаса этого года, которых из-за надвигающейся войны не уволили в запас, а оставили в армии. После мобилизации, за счет поступивших из запаса и отставки, офицерский корпус увеличился до 80 тысяч (прапорщиков запаса в предвоенное десятилетие производилось в среднем примерно по 2 тыс. в год). 1 октября был произведен досрочный выпуск общевойсковых училищ (набора 1913 г.) и 24 августа и 1 декабря – досрочные выпуски специальных училищ (набора 1912-1913 гг.) – всего 3,5 тыс. чел. (еще подпоручиками). Наконец, произведенный 1 декабря первый сокращенный выпуск общевойсковых училищ (прапорщиками) дал еще более 4 тыс. офицеров.

Ниже приводятся сведения о минимальном числе офицеров, произведенных военными училищами в 1915-1917 гг., а также школами прапорщиков. Пехотные училища выпустили за эти годы 63 430 чел., в т.ч. Павловское – 5117, Александровское – 10255, Алексеевское – 7390, Владимирское – 4434, 1-е Киевское (Константиновсоке) – 4059, 2-е Киевское (Николаевское) – 3393, Казанское – 4420, Виленское – 5703, Чугуевское – 6650, Одесское – 3018, Тифлисское – 3905, Иркутское – 3172 и Ташкентское – 1502; Пажеский корпус выпустил во все рода войск 412 чел. Кавалерийские училища выпустили за это время 2475 чел. (Николаевское – 1200, Елисаветградское – 858, Тверское – 417), казачьи – 2579 (1866 Новочеркаское и 712 Оренбургское), артиллерийские – 8903 (2968 Михайловское, 3066 Константиновское, 2072 Сергиевское и 797 Николаевское), инженерные – 1894 (1206 Николаевское и 688 Алексеевское), Техническое артиллерийское – 175 (до 1917 выпускало гражданскими чинами) и Военно-топографическое – 131. Всего, таким образом – 79 587 чел., а с учетом послеавгустовских выпусков 1914 г. – примерно 87,1 тыс. Однако был еще последний, октябрьский выпуск 1917 г. (списков которого найти пока не удалось), который, судя по предшествующим ему летним выпускам, должен был составить не менее 5 тыс. чел. Таким образом, минимальное число офицеров, выпущенное военными училищами после мобилизации, составляет 92 тыс. чел.

Еще больший недоучет обнаруживается по школам прапорщиков (всего их было 49, в среднем они сделали по 9-10 выпусков). Данные по их выпускникам за все время их существования таковы. Киевские: 1-я – 3731, 2-я – 3902, 3-я – 3126, 4-я – 2515, 5-я – 2362;. Московские: 1-я – 2014, 2-я – 4209, 3-я – 3731, 4-я – 3476, 5-я – 2846, 6-я – 1425, 7-я – 252; Петергофские: 1-я – 4838, 2-я – 3939, 3-я – 4182, 4-я - 563; Ораниенбаумские: 1-я – 4143, 2-я – 4288; 1-я, 2-я, 3-я и 4-я Петроградские (временные) – 984; Одесские: 1-я – 3819, 2-я – 3506; Омские: 1-я – 1867, 2-я – 1730; Иркутские: 1-я – 3889, 2-я – 3389, 3-я – 2526; Казанские: 1-я – 2692 2-я – 2009; Тифлисские: 1-я – 4625, 2-я – 3715, 3-я – 3266, 4-я (ополчения) – 2963; Житомирские (Юго-Западного фронта); 1-я – 3549, 2-я – 1841; Душетская школа прапорщиков выпустила 2659 чел., Горийская – 3335, Телавская – 3090, Чистопольская – 2478, Саратовская – 2529, Оренбургская – 3694, Ташкентская – 1840, Гатчинская (Северного фронта) – 2366, Псковская (Западного фронта) – 4946, Екатеринодарская казачья – 567, Школа прапорщиков инженерных войск (Петроград) – 2423, Военно-топографическая – 133. Всего – 131 972 чел. Однако и эти данные не полны, поскольку не удалось найти списки ряда выпусков Киевских школ (в основном лета-осени 1917 г.), десяти точно состоявшихся выпусков других школ и, возможно, еще такого же числа выпусков конца 1917 г., сведений о которых нет. А это, как минимум, еще 10 тыс. чел. Таким образом, школами прапорщиков было подготовлено примерно 140 тыс. офицеров.

Минимальная цифра произведенных в офицеры помимо военно-учебных заведений – 24 853 чел., но еще какое-то число (в основном они производились приказами командующих фронтами) не успело пройти утверждение в Высочайших приказах. Наконец, несколько сот человек поступило из отставки и после мобилизации - в 1915-1917 гг. и несколько сот было переименовано из гражданских чинов. В морском ведомстве на конец октября числилось 7,5 тыс. офицеров, с учетом потерь за войну – до 8 тыс. Таким образом, с учетом послемобилизационой численности офицерского корпуса (без флота) 80 тыс. чел. общая численность лиц, носивших во время войны офицерские погоны, не могла составлять менее 347 тысяч (92 тыс. пополнения из военных училищ, 140 тыс. – из школ прапорщиков, 25 тыс. – из нижних чинов, около 2 тыс. из иных источников и 8 тыс. флот).

Из этого числа следует вычесть потери, понесенные в годы войны. Непосредственные боевые потери (убитыми, умершими от ран на поле боя, ранеными, пленными и пропавшими без вести) составили свыше 70 тыс. человек (71298, в т.ч. 208 генералов, 3368 штаб- и 67772 обер-офицера, из последних 37392 прапорщика). Однако в это число, с одной стороны, входят оставшиеся в живых и даже вернувшиеся в строй, а с другой, - не входят погибшие от других причин (несчастных случаев, самоубийств) и умершие от болезней. Поэтому, чтобы выяснить, сколько офицеров оставалось в живых к концу 1917 г., следует определить приблизительное число погибших (убитых, умерших в России и в плену и пропавших без вести). Число убитых и умерших от ран по различным источникам колеблется от 13,8 до 15,9 тыс. чел., погибших от других причин (в т.ч. в плену) - 3,4 тыс., оставшихся на поле сражения и пропавших без вести - 4,7 тыс., то есть всего примерно 24 тыс. человек. Следовательно, если даже принимать во внимание возможный недоучет потерь, к концу 1917 г. в живых оставалось (считая и находившихся в плену, еще не вернувшихся в строй по ранениям и уволенных в отставку) примерно 320 тыс. офицеров.

Огромные изменения в численности офицерского корпуса сами по себе предполагают коренную ломку всех привычных его характеристик, но еще более усугубилось это тем обстоятельством, что масса потерь не распределялась пропорционально между кадровыми и произведенными за войну офицерами; основная ее часть приходится как раз на первых: из 73 тыс. боевых потерь 45,1 тыс. падает на 1914-1915 гг., тогда как на 1916 г. - 19,4 и на 1917 г. - 8,5. То есть едва ли не весь кадровый офицерский состав выбыл из строя уже за первый год войны. Понятно, что к 1917 г. это были уже совсем другие офицеры. К концу войны во многих пехотных полках имелось всего по 1-2 кадровых офицера, в других в лучшем случае ими было обеспечено батальонное звено, в среднем приходилось по 2-4 кадровых офицера на полк. Ротами (а во множестве случаев и батальонами) повсеместно командовали офицеры военного времени, многие из которых к этому времени стали поручиками и штабс-капитанами, а некоторые даже и капитанами. За время войны пехотные полки переменили от 3 до 5 офицерских составов.

В результате "системообразующий" тип довоенного офицера - потомственный военный, носящий погоны с десятилетнего возраста - пришедший в училище из кадетского корпуса и воспитанный в духе безграничной преданности престолу и отечеству, практически исчез. В кавалерии, артиллерии и инженерных войсках (а также на флоте) положение было лучше. Во-первых, вследствие относительно меньших потерь в этих родах войск, и во-вторых, потому что соответствующие училища комплектовались все годы войны выпускниками кадетских корпусов в наибольшей степени. Однако эти рода войск вместе взятые составляли крайне незначительную часть армии.

Можно констатировать, что к 1917 году офицерский корпус в общем соответствовал сословному составу населения страны. До войны (1912 г.) 53,6% офицеров (в пехоте - 44,3) происходили из дворян, 25,7 - из мещан и крестьян, 13,6 - из почетных граждан, 3,6 - из духовенства и 3,5 - из купцов. Среди же офицеров военного времени наблюдалась иная картина. Ген. Н.Н.Головин свидетельствовал. что из 1000 прапорщиков, прошедших школы усовершенствования в его армии (7-й) около 700 происходило из крестьян, 260 из мещан, рабочих и купцов и 40 из дворян. И действительно, если обратиться к послужным спискам выпускников военных училищ военного времени и школ прапорщиков, нетрудно убедиться, что доля дворян никогда не достигает 10%, а доля выходцев из крестьян и мещан постоянно растет, никогда не опускаясь ниже 60-70% (а большинство прапорщиков было произведено именно в 1916-1917 гг.).

Офицерский корпус к этому времени включал в себя всех образованных людей в России, поскольку практически все лица, имевшие образование в объеме гимназии, реального училища и им равных учебных заведений и годные по состоянию здоровья были произведены в офицеры. Кроме того, в составе офицерского корпуса оказалось несколько десятков тысяч людей с более низким уровнем образования. После февральского переворота были к тому же отменены всякие ограничения (касавшиеся иудаистов) и по вероисповедному принципу.

Социальную свою специфику офицерский корпус, таким образом, полностью утратил. Качественный его уровень катастрофически упал: прапорщики запаса и абсолютное большинство офицеров ускоренного производства были по своей сути совсем не военными людьми, а производимые из унтер-офицеров, имея неплохую практическую подготовку и опыт войны, не обладали ни достаточным образованием, ни офицерской идеологией и понятиями. Однако, поскольку традиции воинского воспитания в военно-учебных заведениях не прерывались, нельзя сказать, чтобы офицерство радикально изменилось по моральному духу и отношению к своим обязанностям. Подавляющее большинство офицеров военного времени не менее жертвенно выполняли свой долг, чем кадровые офицеры, и гордились своей принадлежностью к офицерскому корпусу. Часто это чувство у людей, едва ли могших рассчитывать получить офицерские погоны в обычных условиях, было даже более обостренным, и нежелание с ними расставаться дорого обошлось многим из них после большевистского переворота.

Но при столь огромном количественном росте офицерский корпус не мог не наполнится и массой лиц не просто случайных (таковыми было абсолютное большинство офицеров военного времени), но совершенно чуждых и даже враждебных ему и вообще российской государственности. Если во время беспорядков 1905-1907 гг. из 40 тысяч членов офицерского корпуса, спаянного единым воспитанием и идеологией нашлось лишь несколько отщепенцев, примкнувших к бунтовщикам, то в 1917 г. среди трехсоттысячной офицерской массы оказались, естественно, не только тысячи людей, настроенных весьма нелояльно, но и многие сотни членов революционных партий, ведших соответствующую работу.

Большевистский переворот и гражданская война положили конец существованию русского офицерского корпуса. Абсолютное большинство его либо погибло входе гражданской войны и "красного террора" (до 90 тыс.), либо оказалось в эмиграции (до 100 тыс.), либо было расстреляно или погибло в тюрьмах и лагерях в 20-30-е годы.

По мотивам статьи А.Волынца.

В 1907 году, по статистике, в Русской императорской армии на тысячу новобранцев приходилось 617 неграмотных, в то время как в армии Германского рейха один неграмотный приходился лишь на 3 тысячи призывников. Разница в 1851 раз.
Многомиллионные призывные армии, которые двинутся в многолетний бой в августе 1914 года, требовали не только миллионов рядовых, но и огромное количество офицеров, особенно младших, которые должны были повести за собой солдат.
В Российской Империи, которая за годы Первой мировой призвала в армию свыше 16 миллионов человек, на должности младших командиров по образованию, сравнимому с германским школьным, могло претендовать менее 10% от этой огромной массы.
Боевые потери офицерского корпуса русской армии в 1914-17 годах составили 71 298 человек, из них 94% пришлось на младший офицерской состав - 67 722 погибших. При этом большая часть убитых офицеров (62%) полегла на поле боя в первые полтора года войны. В армии образовался огромный некомплект командиров, особенно младших.
Слабая подготовка солдатской крестьянской массы вынужденно компенсировалась активностью младших офицеров - такая активность под огнем неприятеля естественно влекла повышенные потери среди командиров ротного уровня, а та же низкая грамотность рядовых, в свою очередь, не давала массово производить из них младших офицеров.
К 1 сентября 1915 года, когда завершилось так называемое великое отступление, в ходе которого были оставлены западные губернии России, некомплект офицеров в частях русской армии, по данным генерального штаба, составил 24 461 человек.
В те дни главнокомандующий Северо-Западным фронтом генерал от инфантерии Михаил Алексеев в докладе военному министру писал: "Государству надлежит принять самые настойчивые меры к тому, чтобы дать армии непрерывный поток новых офицеров. Уже в настоящее время некомплект офицеров в частях пехоты в среднем превышает 50%".

Отсутствие элементарной грамотности катастрофически сказалось на поле боя. В ходе сражений невиданных ранее масштабов прежде всего массово терялись винтовки, массово гибли солдаты и младшие офицеры.
Но если винтовки еще можно было экстренно купить в Японии или США, а солдат призвать из многочисленных деревень, то офицеров нельзя были ни купить, ни призвать. Поэтому на офицерские должности с началом войны стали назначать кого угодно, лишь бы они обладали достаточным образованием.
Накануне Первой мировой войны самым младшим офицерском званием в Русской императорской армии в мирное время был подпоручик - именно в этом чине поступали на службу большинство выпускников военных училищ.
Однако на случай войны и для офицеров запаса было предусмотрено еще одно воинское звание, занимавшее промежуточное положение между подпоручиком и нижними чинами - прапорщик.
В случае войны это звание могли получать призванные в армию и отличившиеся в боях солдаты со средним и высшим образованием - то есть, окончившие университеты, институты, гимназии и реальные училища.
В 1914 году доля граждан с таким образованием не превышала 2% от всего населения России. Для сравнения, к началу Великой войны только в Германии с населением в 2,5 раза меньшим, чем в Российской империи, число лиц с таким образованием было в 3 раза большим.
К 1 июля 1914 года в запасе Русской императорской армии числилось 20 627 прапорщиков. Теоретически этого должно было хватить, чтобы покрыть открывшиеся с массовой мобилизацией вакансии командиров рот. Однако такое количество никак не компенсировало огромные потери младших офицеров, последовавшие в первые же месяцы войны.

Еще только разрабатывая планы будущих боевых действий, русский Генштаб в марте 1912 года предложил для ускоренной подготовки офицеров во время войны в дополнение с существующим военным училищам создавать специальные школы прапорщиков.
И уже 18 сентября 1914 года было принято решение о создании шести таких школ - четыре были открыты при запасных пехотных бригадах, располагавшихся на окраине Петрограда в Ораниенбауме, и по одной школе - в Москве и Киеве.
Прием в эти школы начался 1 октября 1914 года, и первоначально они рассматривались как временная мера, рассчитанная всего на один выпуск офицеров-прапорщиков.
Однако потери младших командиров на фронте росли и временные школы быстро стали постоянными. Уже в декабре было создано четыре новых школы. Первоначально они именовались "Школами ускоренной подготовки офицеров при запасных пехотных бригадах", а в июне 1915 года их стали именовать "Школами подготовки прапорщиков пехоты".
Именно на 1915 год пришелся в России самый жестокий военный кризис, когда на фронте катастрофически не хватало винтовок, снарядов и младших офицеров. Винтовки тогда массово стали покупать за границей, а прапорщиков готовить в спешно создаваемой сети офицерских школ.
Если к началу 1915 года действовало 10 таких учебных заведений, то к концу года их было уже 32. В начале 1916 года создали еще 4 новых школы.

Всего по состоянию на 1917 год в сухопутных войсках России была создана 41 школа прапорщиков. Наибольшее их количество располагалось в столице и ее окрестностях - четыре в самом Петрограде, четыре в Петергофе и две в Ораниенбауме. Второй по числу школ прапорщиков была Москва, где создали семь таких учебных заведений.
По пять школ прапорщиков действовало в Киеве и Тифлисе (Тбилиси). В Грузии, кстати, оказалось наибольшее число школ из всех национальных окраин - здесь их насчитывалось аж восемь, помимо Тифлиса действовали школы прапорщиков в грузинских городах Гори, Душети и Телави.
По три школы прапорщиков было создано в Иркутске и Саратове, по две в Казани и Омске, по одной - во Владикавказе, Екатеринодаре и Ташкенте.
Массовое создание офицерских школ позволило к началу 1917 года преодолеть дефицит младших командиров на фронте. Если с 1 июля 1914 года по начало 1917-го все военные училища Российской империи выпустили 74 тысячи офицеров, то школы прапорщиков за тот де период подготовили 113 тысяч младших командиров.
Пик выпуска пришелся как раз на 1917 год: с 1 января по 1 ноября военные училища подготовили 28 207 офицеров, а школы прапорщиков - 40230.

Однако, почти четверть миллиона прапорщиков, подготовленных за все годы Первой мировой войны, лишь компенсировали убыль младших офицеров на фронте. Размах и ожесточение боевых действий на почти полутора тысячах километров фронта были таковы, что прапорщик в окопах выживал очень недолго.
По статистике Первой мировой войны, русский прапорщик на передовой в среднем жил 10-15 дней до гибели или ранения. Из порядка 70 тысяч убитых и раненых в 1914-17 годах лиц командного состава русской армии 40 тысяч - это именно прапорщики, на которых приходился самый высокий процент боевых потерь среди офицеров и рядовых.
Школы прапорщиков комплектовались лицами с высшим и средним образованием, гражданскими чиновниками призывного возраста, студентами и, вообще, любыми гражданскими лицами, имевшими образование хотя бы в объеме выше начального училища.
Курс обучения составлял всего 3-4 месяца. Будущим младшим командирам действующей армии преподавали азы военной науки в соответствии с реальным опытом мировой войны: стрелковое дело, тактику, окопное дело, пулеметное дело, топографию, службу связи. Также они изучали воинские уставы, основы армейского законоведения и административного права, проходили строевую и полевую подготовку.

Обычный распорядок дня в школе прапорщиков выглядел следующим образом:

в 6 утра подъем, подававшийся трубачом или горнистом;
с 6 до 7 утра время для приведения себя в порядок, осмотра и утренней молитвы;
в 7 часов утренний чай;
с 8 утра и до 12 дня классные занятия по расписанию;
в 12 часов завтрак;
с 12.30 до 16.30 строевые занятия по расписанию;
в 16.30 обед;
с 17 до 18.30 личное время;
с 18.30 до 20.00 приготовление заданий и прочитанных лекций к следующему дню;
в 20.00 вечерний чай;
в 20.30 вечерняя повестка и перекличка;
в 21.00 вечерняя зоря и отбой.

По воскресеньям и во время православных праздников занятия не проводились, в эти дни юнкера из школ прапорщиков могли получить увольнение в город.

Уровень знаний обучавшихся в школах оценивался не по баллам, а по зачетной системе - удовлетворительно или неудовлетворительно. Выпускные экзамены также не предусматривались. Общий вывод о профессиональной пригодности выпускников делали особые комиссии во главе с начальниками школ.
Окончившие школу прапорщиков по 1-му разряду получали право на этот низший офицерский чин. Выпускники 2-го разряда направлялись в действующую армию в званиях, которые соответствуют нынешним сержантским, и чин прапорщика они получали уже на фронте после 3-4 месяцев успешной службы.
Неудовлетворительно окончившие школы прапорщики относились к 3-й категории выпускников. Они, как не соответствовавшие критериям офицерского звания, направлялись в войска для службы нижними чинами и не могли в дальнейшем поступать в военные учебные заведения.
С февраля 1916 года курсантов в школах прапорщиков переименовали из обучающихся в юнкеров, а в январе 1917 года для них ввели форму одежды военных училищ, до этого будущие прапорщики носили форму пехотных полков.
Также по указу императора Николая Второго для выпускников школ прапорщиков были введены специальные нагрудные значки с целью их объединения "в одну общую семью и для установления наружной корпоративной связи".
Фактически этими мерами царское командование приравняло выпускников школ прапорщиков к юнкерам военных училищ. Однако, в отличие от кадровых офицеров, прапорщики, как офицеры военного времени, имели право служебного роста только до звания капитана (ротмистра в кавалерии), то есть максимум могли дорасти до командира батальона, и по окончании войны при демобилизации армии подлежали увольнению из офицерского корпуса.

В годы Первой мировой войны школы прапорщиков были открыты не только в пехоте, но и в других родах войск. С июня 1915 года действовала Петроградская школа подготовки прапорщиков инженерных войск, в декабре того же года в Екатеринодаре открыли школу прапорщиков для казачьих войск.
Срок обучения в казачьей школе прапорщиков составлял 6 месяцев, в школу зачислялись "природные казаки" из Кубанского, Терского, Донского, Оренбургского, Уральского, Забайкальского, Сибирского, Семиреченского и Уссурийского казачьих войск. В июне 1916 года открылась школа подготовки прапорщиков для производства съемочных работ при военно-топографическом училище в Петрограде.
Особое место занимали военные школы в самом новом роду войск, возникшем только в 20-м веке - в авиации. Уже первый год боевых действий выявил проблему нехватки летного состава.
Поэтому 12 ноября 1915 года военное руководство российской империи разрешило даже частные школы авиации военного времени, в которых летному ремеслу обучались офицеры и рядовые.
Всего в годы Первой мировой войны в России действовало три частных военных школы: Школа Всероссийского Императорского аэроклуба в Петрограде, Школа Московского общества воздухоплавания в Москве и так называемая Школа авиации нового времени, учрежденная при заводе аэропланов в Одессе.
Правда, все авиационные школы царской России - и казенные, и частные - были очень небольшими с количеством курсантов по несколько десятков человек.
Поэтому российское правительство заключило соглашение с Англией и Францией о подготовке в этих странах летчиков, где в годы войны прошли обучение около 250 человек. Всего за годы Первой мировой в России было подготовлено 453 летчика.

Для сравнения, Германия за 1914-18 годы только убитыми потеряла на порядок больше летчиков - 4878. Всего же за годы войны немцы подготовили около 20 тысяч человек летного состава. Россия же, имея к 1914 году самый большой воздушный флот в мире, за годы войны резко отстала в деле развития ВВС от ведущих европейских держав.
Социально-экономическая отсталость России сказывалась на подготовке военных специалистов до конца войны. Например, во всех воюющих державах Западной Европы значительные пополнения младшего офицерского состава давало относительно многочисленное студенчество.
Россия по количеству студентов на душу населения заметно уступала этим странам. Так, в Германском Втором рейхе в 1914 году при населении 68 млн человек было 139 тысяч студентов, в Российской империи, при населении в 178 млн, студентов насчитывалось 123 тысячи.
В ноябре 1914 года, когда немцы на Западе попытались решительным наступлением не допустить образование позиционного фронта, их атакующие дивизии во Фландрии почти на треть состояли из студентов колледжей и университетов Германии.
В России число студентов на душу населения было в 3 раза меньшим, патриотический энтузиазм первых месяцев войны быстро схлынул и до начала 1916 года к обязательному призыву студентов не прибегали.

В связи с катастрофической нехваткой образованных кадров в армии, первый призыв студентов в России был проведен в марте 1916 года.
Под него попадали студенты-первокурсники, достигшие по возрасту 21 года. Царское командование предполагало из всех студентов достаточно быстро сделать офицеров.
Для этого в тылах планировалось создать Подготовительные учебные батальоны, в которых студенты в течении трех месяцев проходили бы первоначальное солдатское обучение, после которого направлялись бы в школы прапорщиков.
Любопытно, что студенты рассматривались армейским командованием как привилегированный слой. Так, в июле 1916 года отдел по устройству и службе войск Генерального штаба отмечал:
"Принимая во внимание, что в подготовительные батальоны будут попадать исключительно воспитанники высших учебных заведений, бoльшая часть коих вслед за сим будет назначена в военные училища и школы прапорщиков, полагаем, что было бы более удобным установить для этих молодых людей во время их пребывания в подготовительных батальонах обращение на Вы.
Командиры этих батальонов должны обладать соответствующим тактом для успешного ведения дела воинского воспитания интеллигентной студенческой молодежи, почему надлежащий выбор таковых представляется весьма затруднительным."

Однако затруднительным оказался не только подбор педагогов-офицеров для рядовых из студентов, но и сам призыв учащихся вузов.
Из 3566 студентов Москвы и Петрограда, подлежавших призыву в марте 1916 года, явилось и оказалось годными к военной службе менее трети - всего 1050. Остальные уклонились по теми или иными предлогами разной степени законности.
При этом в разгар мировой войны в Российской империи просто отсутствовало какое бы то ни было уголовное наказание для студентов, уклоняющихся от воинской повинности.
Когда Военное министерство в июле 1916 года впервые озаботилось этим вопросом, предложив наказать студентов, уклонившихся от весеннего призыва, то Министерство внутренних дел вдруг выступило против, напомнив, что закон обратной силы не имеет.

Заметим, что вся эта бюрократическая игра в законность происходила в июле 1916 года, в разгар ожесточенных и кровопролитных боев.
За этот месяц только в ходе Брусиловского прорыва в Галиции русская армия потеряла убитыми и ранеными почти полмиллиона человек, а в Белоруссии, при попытке отбить у немцев город Барановичи, только лишь за первую линию немецких траншей русская армия заплатила 80 тысячами человек.
Огромные потери привели к тому, что на должности младших офицеров стали назначать кого угодно, лишь бы с достаточным образованием, включая так называемых неблагонадежных.
Например, в Царицыне, где всего через 3 года взойдет политическая звезда Сталина, в июне 1916 года был сформирован Подготовительный студенческий батальон, куда направлялись все неблагонадежные элементы из образованных, включая лиц, находившихся под негласным надзором полиции за принадлежность к революционному подполью.
В итоге из этого батальона вышло несколько десятков активных деятелей будущей революции - от ведущего идеолога сталинизма Андрея Жданова до одного из руководителей советской внешней разведки Льва Фельдбина или главного советского специалиста по творчеству Маяковского Виктора Перцова.

В итоге к началу 1917 года четыре десятка школ прапорщиков сумели справиться с нехваткой командных кадров на фронте, но одновременно резко изменился социальный и политический облик Русской императорской армии - младшее офицерство уже совсем не отличалось лояльностью к власти. Все это и сказалось решающим образом в феврале 1917-го.
В мае 1917 года, уже на следующий день после своего назначения военным министром, Александр Керенский издал приказ о допуске к производству в прапорщики всех нижних чинов в званиях унтер-офицеров, вне зависимости от уровня образования, но с опытом службы не менее четырех месяцев во фронтовых частях. Правительство готовило на июнь большое летнее наступление русской армии, для чего требовалась масса младших командиров.
Наступление Керенского провалилось и германские войска на русском фронте начали свое контрнаступление. К осени кризис русской армии начал переходить в откровенный развал.
Временное правительство пыталось поправить положение на фронте любыми лихорадочными мерами. Например, 28 сентября 1917 года к производству в чин прапорщика было разрешено допускать даже женщин, проходивших службу в добровольческих "ударных" частях, прозванных в народе "батальонами смерти".

Знак об окончании школы прапорщиков.

1917 год не просто ликвидировал нехватку младших командиров, но и создал их избыток за счет понижения качества подготовки и отбора кадров.
Если с 1914 по 1917 год армия получила около 160 тысяч младших офицеров, то только за первые 10 месяцев 1917 года в стране появилось свыше 70 тысяч новых прапорщиков военного времени. Это новые офицеры не только не укрепили фронт, но наоборот, лишь усилили политический хаос в стране и армии.
Поэтому, едва захватив власть, большевики сразу же попытались сократить офицерский корпус. Уже 1 ноября 1917 года приказом народного комиссара по военным и морским делам Николая Крыленко отменялись все выпуски в офицеры из военно-учебных заведений и запрещалась организация набора новых юнкеров в военные училища и школы прапорщиков.
В итоге именно этот приказ привел к массовой борьбе обиженных юнкеров против большевиков - от московских перестрелок в ноябре 1917-го до первого "ледяного похода" в феврале следующего года.
Так Россия из мировой войны вползала в гражданскую, на фронтах которой по все стороны будут активно сражаться друг с другом бывшие выпускники школ прапорщиков.

Имя Александра Тодорского было постоянно на слуху у весьегонцев в 20-е и 30-е годы XX. Еще бы! Уже в самом начале 1919 г. его книга «Год - с винтовкой и плугом» получила отзыв вождя пролетариата В.И. Ленина, который и позже не раз ее вспоминал и цитировал.

Для знакомства с автором книги вождь даже послал в глухой Весьегонск чрезвычайно известного тогда поэта Демьяна Бедного. Позднее, пройдя с боями Гражданскую войну в Царицине, на Кавказе, в Средней Азии, Александр Тодорский был уже легендарным красным командиром, занимавшим самые высокие должности в РККА.

В сороковые и пятидесятые годы имя его исчезло с передовиц газет не только потому, что шла Великая Отечественная Война, но из-за того, что он отбывал в период с 1938 по 1954 гг. срок - как политический преступник и враг народа в лагерях республики Коми, видимо, по делу Тухачевского. Уже по тому немногому, что сказано, можно понять, что судьба А.И. Тодорского была необычной. О нем и сейчас можно найти немало информации на разных сайтах в интернете.

Основательные сведения о его жизни и деятельности имеются в книге «Александр Тодорский», которая является собранием воспоминаний в основном его военных соратников по Гражданской войне. Собрал эту книгу Анатолий Иванович Тодорский, самый младший брат Александра. Эта книга есть и в библиотеке г. Весьегонска.

Сам Александр Тодорский также написал пять или более книг и, как до заключения, так и после освобождения, часто печатал свои публицистические статьи в центральных газетах и журналах. Он первый в 60-тых годах написал и опубликовал книгу о маршале Тухачевском, с которым вместе воевал в 20-е годы за установление советской власти в Средней Азии. Помимо событийной канвы из книг самого А.И. Тодорского ярко и четко выступает человек со своей мотивировкой действий, убеждениями и представлениями о правоте своих или чужих поступков.

Александр Тодорский был первенцем в семье сельского священника Ивана Феодосьевича Тодорского, служившего в д. Тухани, а потом в д. Деледино Весьегонского уезда. После окончания трех классов сельской школы Александр поступил в духовную школу в Красном Холме, а затем в Тверскую духовную семинарию. Примерно в 1911 г. он, к большому огорчению родителей, оставил учение в семинарии и стал зарабатывать на жизнь писцом в Тверском суде, а позднее в петербургском издательстве «Благо».

soloveva_1.jpg

В самом начале Первой Мировой войны он добровольно вступил рядовым в русскую армию. Вскоре по причине нехватки офицеров из-за гибели в первые месяцы войны, командование организовало курсы прапорщиков для наиболее способных и грамотных солдат. После трехмесячного обучения в Ораниенбаумской школе, прапорщик Тодорский стал младшим офицером 24-го Сибирского полка в составе 5-го Сибирского армейского корпуса.

Бои с австро-германскими войсками, в которых участвовал Александр, были тяжелыми, кровопролитными с обеих сторон и велись на территории Польши вблизи Варшавы. Александр был дважды ранен, весной 1916 г. был произведен в подпоручики, месяц спустя в поручики и уже в июне 1917 г. стал штабс-капитаном. За свои военные подвиги он был награжден шестью орденами.

Вышедший из солдат и демократичный капитан Тодорский пользовался уважением солдат и после Октябрьского переворота большевиков, по приказу Военно-революционного комитета корпуса, был назначен его командиром вместо генерал-лейтенента Турбина. Как осуществлялось командование корпусом в условиях развала армии остается неизвестным, хотя дата ликвидации этой военной единицы бывшей русской армии относится к середине марта 1918 г. В начале мая 1918 г. Александр вместе с братом Иваном, воевавшим с ним в одном полку, вернулся в родительский дом в д. Деледино.

В жизни Александра и его братьев Ивана и Виктора наступила новая пора, когда они пошли служить революции в уездном Весьегонске. Александр Тодорский организовал типографию и занялся выпуском газеты «Известия Весьегонского Совета», а позднее газеты «Красный Весьегонск». Кроме того, Александр и Виктор вошли в состав Весьегонского ЧеКа. О делах весьегонской советской власти, в том числе и деятельности уездного ЧеКа, детально рассказал сам А. Тодорский в книге «Год - с винтовкой и плугом».

Помимо организации типографии, сообщений в газетах о событиях в стране, печати новых декретов и указов советской власти, освещения и разъяснения событий в своем районе, братья Тодорские участвуют в арестах контрреволюционных «буржуев». К ним относились прежде всего помещики, офицеры царской армии, священники, сельские интеллигенты (как правило, земские работники) и, нередко, богатые крестьяне - «кулаки».

Весьегонская тюрьма, как пишет в своей книге «Год - с винтовкой и плугом» автор, была переполнена такого рода сидельцами, особенно в августе 1918 года. Именно тогда правительство большевиков объявило по всей стране «красный террор» после убийства кровавого руководителя Петроградской ЧеКа, «товарища» Урицкого и покушения на В.И. Ленина. В Весьегонске чекисты (братья Тодорские) схватили уже немолодого бывшего царского генерала Иванова, но, к счастью, отпустили его и направили руководить Всеобучем.

soloveva_2.jpg

Повезло и схваченному князю Ухтомскому, который приехал из голодного Питера в свое имение в д. Тухани. Ухтомского выручило то, что он был скульптором и его обязали сделать скульптурную голову Карла Маркса к первой годовщине Октябрьской революции. Во всех волостях представители Советской власти организовали собрания ячеек коммунистов с вынесением резолюций, гневно осуждающих убийц и одобряющих политику новой власти. Вот текст из книги «Год - в винтовкой и плугом»: «Претворение в жизнь резолюций и телеграмм прежде всех начала Чрезвычайная комиссия, расстрелявшая двух контрреволюционеров...» Кто были эти несчастные и в чем была их вина, почему их расстреляли без суда и следствия? - далее нигде в книге не говорится. Может быть, их расстреляли для «отчета» - по «статье Красный террор». Вспоминаются строчки из дневника Александра Лютера о ежедневных расстрелах у биржи в Рыбинске.

А вот Анатолий Тодорский, написавший о брате несколько десятилетий спустя, с гордостью пишет: «не случайно в 1918 г. весьегонские обыватели пугали детей фамилией братьев Тодорских». Живший вблизи Красного Холма в это время в своем маленьком имении с женой и сыном профессор-историк Московского Университета Ю. Готье в своем дневнике пишет, как они боятся прихода весьегонских чекистов. Ведь тогда Красный Холм и его окрестности относились к Весьегонскому уезду. И какова же была их радость, когда Краснохолмский район был отделен от Весьегонска. Так что чекисты братья Тодорские действительно наводили ужас на всю округу!

Участвовал Александр вместе с вызванными красноармейцами из Рыбинска в подавлении мятежа крестьян в деревне Чамерово. Правда, это было сделано для изъятия «излишков» у богатых крестьян - «кулаков» и для их передачи сельской бедноте. Пять «зачинщиков» мятежа были схвачены и высланы на расправу в Тверскую ЧеКа.

С исключительной скрупулезностью перечисляет А. Тодорский все реквизированное у богатых крестьян в уезде и собранное в отделе снабжения в Весьегонске: вес муки, крупы, гороха, сахара, соли, льняного семени и других продуктов. Перечислены также табак, деготь, мануфактура, стекло, плуги, конская упряжь, лемеха и многое, многое другое, нажитое крестьянским трудом. Перед перечислением стоит фраза: «Отделом снабжения было получено и частью распределено».

Сразу возникает вопрос - распределено к первой годовщине Октябрьской революции бедноте уезда лишь «частью»? А не прилипло ли многое с этого склада к рукам недобросовестных работников? Ведь сам Александр с начала 19-го года уже работал в Твери редактором газеты «Известия Тверского губернского исполкома». Он - то сам был, вне сомнения, честнейшим человеком, но ведь были и люди, присоединившиеся к этому делу с корыстными намерениями.

soloveva3.jpg

В 1919 г. Александр Тодорский в соавторстве с А.В. Киселевым выпустил книгу «Черные страницы Весьегонской истории», посвященную в основном тяжелому положению народа до революции и беспощадной критике эксплуататоров всех мастей - помещиков, купцов, полицейских, «попов». Немало достается «жалким болтунам» земцам, в частности Ф.И. Родичеву и А.М. Колюбакину. А.М. Колюбакин, памятную доску которому у церкви села Пятницкое Весьегонское землячество вместе с его потомками установило летом 2014 г., погиб уже немолодым во время атаки в январе 1915 г. в Польше. Надо сказать, что в отличие от Александра Тодорского, пламенного глашатая революции, современные исследователи оценивают деятельность земцев Ф. Родичева и А. Колюбакина, как чрезвычайно полезную. Интересно, что материал для книги «Черные страницы …» собирался чисто чекисткими методами - налеты на помещичьи «гнезда», изъятие всех документов и бумаг, и зачастую - арест и препровождение хозяев в весьегонскую тюрьму. Но не будем с «высот» нашего времени судить товарища Тодорского и его методы революционной борьбы - именно так по велению новой Советской власти она велась по всей стране.

В жизни теперь уже большевика и пламенного борца за дело Пролетарской революции начался новый период - Гражданская война с белой армией в Царицине и в прикаспийских степях, подавление мятежа в Дагестане, дашнаков в Армении и басмачей в Средней Азии. К 1924 году Александр Иванович Тодорский один из прославленных камандиров Рабоче-Крестьянской Красной Армии. В этом же году он поступает в Военную Академию РККА и вскоре выходит его книга «Красная армия в горах. Действия в Дагестане», где профессионально изложен опыт войны в горных условиях. Действительно, Александр Тодорский был очень одаренным человеком - он проявил себя и как талантливый военачальник, и как яркий революционный публицист, и как очеркист, и документальный писатель.

Немного о личной жизни Александра Ивановича. В 1920 году он женился на 19 - летней Рузе Черняк, присланной в 58 стрелковую бригаду под командованием А.И. Тодорского в качестве начальника политотдела. Известно, что в революцию Рузя вступила сразу после Февральской революции еще шестнадцатилетней, работала в Московском комитете и была последовательной ученицей Розы Землячко. За последней тянется кровавый след тысяч русских офицеров, замученных пытками, застреленных и затопленных живыми в 1920 г. в Крыму. (Можно напомнить недавний фильм Н. Михалкова - «Солнечный удар»). По-видимому, семейная жизнь Александра Ивановича и Рузи Тодорских была счастливой. В 1922 г. Александр и Рузя с маленькой дочкой приехали на несколько дней в Деледино к родителям. И тут Александр поставил перед пожилым отцом-священником вопрос ребром - «его сыновьям - красным командирам, коммунистам не пристало сидеть за одним столом со служителем культа» (цитата из текста Анатолия Ивановича Тодорского, «Слово о старшем брате»). Фактически это был отказ от отца, высказанный и от лица братьев Ивана и Виктора, тоже коммунистов и уже больших советских начальников. Не без горечи читаешь строчки письма сыну старика-священника, прослужившего в церкви около 40 лет: «Болею и очень болею, что между мной, отцом, и вами, моими сыновьями, встала стена. Очень тяжело сознавать, что вы все живы, а видеть вас не могу». Вскоре Иван Феодосьевич сложил сан и стал работать счетоводом в кооперативе. И вот комментарий Анатолия Ивановича Тодорского, написанный несколько десятилетий спустя: «в этом я вижу одну из важных моральных побед Александра».

soloveva4.jpg

Знаменитый военачальник Александр Иванович Тодорский в 30-е годы находился на высоких военных должностях - руководил Военно-Воздушной Академией им. Жуковского, входил в состав Военсовета Красной Армии и занимал другие высокие посты. Но вот настал роковой 37 год - в ОГПУ разбирается дело Тухачевского и целого ряда высоких военных. Черный ворон увозит Рузю Тодорскую - ее обвиняют и в японсом шпионаже, и в заговорах по свержению Советской власти. Приговор - десять лет без права переписки, т.е. расстрел. В середине 1938 г. забирают и А.И. Тодорского. Но его участь была более мягкой - лагерь, из которого он был освобожден в 1954 г. с возвращением всех прав. Совсем не исключено, что на «мягкость» приговора повлиял отзыв Ленина на книгу «Год - с винтовкой и плугом». Вскоре после освобождения из лагеря ему было присвоено звание генерала.

Последнее десятилетие своей жизни Александр Иванович Тодорский провел в очень активной деятельности. Публичные лекции с воспоминаниями о Гражданской войне, многочисленные публикации в газетах и журналах и, наконец, две написанные книги «Большое в малом» по результатам поездки в Весьегонск в 1961 г. и «Маршал Тухачевский». Интересно то, что ни в его публицистике, ни в воспоминаниях его брата Анатолия Ивановича Тодорского нет никаких сведений о годах, проведенных в ГУЛАГЕ. Он остался верен идеалам революции и ее свершениям до конца и, по-видимому, считал свое заключение в лагерь случайной ошибкой. Также относились к этому и многие десятки тысяч узников сталинских лагерей до и после Великой Отечественной Войны. Если это и было заблуждение, то, по крайней мере, оно было спасительной мыслью для несчастных людей, помогавшей многим из них выжить в нечеловеческих условиях.

Не скажу, что мне писалось легко. И не только потому, что у меня много своей научной работы, да и возраст такой, что не на все хватает сил. Дело в том, что мое отношение к трем Александрам оказалось очень различным. Александр Кириллович Соколов - мой родной дядя, и о нем я очень много слышала от его матери Анны Васильевны Соколовой (моя бабушка), от его сестер Ольги Кирилловны Соколовой (моя тетя) и Анны Кирилловны Соловьевой (моя мама). Я видела его и разговаривала с ним незадолго перед его кончиной в 1947 г. В самом начале войны и до середины 1943 г. о дяде Шуре (так мы его звали) ничего не было известно. Мы - трое маленьких девчушек вместе с мамой, к счастью, оказались в начале июня 1941 г. у бабушки в деревне Григорково, куда учительница-мама приехала на каникулы. Военная машина немцев рвалась на Москву через Тверь, а в деревне летом 41-го изредка слышны были глухие разрывы бомб на станции Приворот. Бабушка каждый вечер перед сном долго стояла на коленях и шептала молитвы о спасении сыновей - Шуриньки и Лени (последнего посадили в тюрьму перед войной по политическому делу начальника, у которого он был шофером). Уже в 1956 г. мама по запросу в «органы» узнала, что Алексей Соколов умер от болезни в колымских лагерях.

А вот дядя Шура объявился уже в середине 1943 г. Его сын Игорь, курсант военного училища, написал, что отец воюет на Украинском фронте. Бабушка говорила, что Шуриньку спасла ее молитва и ладанка, зашитая в гимнастерку прапорщика еще летом 1914 г. О том, что Александр Кириллович был в штрафном батальоне и воевал в Сталинграде, мы узнали значительно позднее. Во всяком случае, для всех нас и детей, и взрослых это был свой родной воин, герой, выполнявший свой долг перед Родиной в ее тяжелую годину и защищавший от фашисткого рабства нас и всю страну. О нем я писала по рассказам бабушки, мамы и тети Ольги Кирилловны, стараясь писать только то, что мне достоверно известно.

Александр Иванович Лютер написан мною на основании его дневника. Этот дневник я прочитала очень давно, и он произвел на меня неизгладимое впечатление своей искренностью, своим отношением к тому человеческому озверению, которое существовало в первые годы становления власти большевиков. Об этом много можно найти и в «Окаянных днях» И.А. Бунина, и у Короленко, и у Цветаевой, и у Ремизова, и у многих, многих других, в том числе у русских писателей - эмигрантов первой волны. Я чувствовала в нем такого же интеллигента, какими были мы - студенты - шестидесятники.

Все мы пели дореволюционные студенческие песни, советские песни и песни Ю. Визбора. Я даже завидовала Александру Лютеру, потому что чувствовала, что он был более образованным в его молодые годы, чем я. Например, я нигде не училась музыке, я даже чижик-пыжик не могу «отбить». Хотя во время студенчества, когда я, вечно хотевшая есть, все-таки тратила небольшую часть стипендии на лекции по Западно - Европейскому искусству в Эрмитаже, а в следующий год - на лекции Энтэлиса по классической музыке в Выборгском доме культуры. Знаковые лозунги шестидесятых - знать как можно больше, помимо своей будущей профессии, физики должны быть лириками и наоборот!

Пережив жесточайшую войну и зная о ней не понаслышке, студенческая молодежь, как никогда, впитывала гуманистические идеалы, исключавшие жестокость в личности и в обществе. Хотя они - жестокости, разумеется, присутствовали и там, и там. По всему по этому, Александр Лютер был мне понятен и близок, и я бесконечно жалела о его гибели, как жалела бы о близком человеке.

И вот Александр Тодорский…О нем я знаю больше, чем о других Александрах. Он написал немало сам и о нем написано немало. Да я и сама не раз слышала о нем разговоры между моими родителями и Павлом Кирилловичем Соколовым (мой дядя), который после войны несколько раз приезжал к нам из Красноярска. Павел Кириллович учился в весьегонской средней школе с младшим братом Александра - Анатолием Тодорским и дружил с ним, а уже после смерти Александра Ивановича Тодорского не раз заезжал в Ленинград к Анатолию Ивановичу. И тем не менее - об Александре Ивановиче Тодорском мне писалось очень трудно. Почему? Я сама не могла и не могу до конца объяснить это мое внутреннее сопротивление. Сяду набирать текст на компьютере, уже все прочитала, все перечитала, вроде бы знаю, что и как писать, а команда из мозга в пальцы не поступает.

Говорю себе - пламенный революционер, не изменивший идее революции даже в сталинских лагерях! Да, он принудил своего отца оставить служение в церкви, да, он сажал в ЧеКа невинных людей, в том числе и боевых офицеров Первой Мировой. Если загнанный большевиками в угол Александр Лютер объясняет своей няне близость идеалов христианства и большевизма, при этом ясно видя противоположные формы их проведения в жизнь, то прекрасно знающий христианскую нравственность сын священника Александр Тодорский, отвергает ее полностью.

Удивляло меня и то, что молодой прапорщик Тодорский наверняка знал о гибели штабс-капитана А.М. Колюбакина в январе 1915. Ведь они воевали вблизи Варшавы и возможно в одном Сибирском корпусе. Но с каким презрением пишет А. Тодорский о «никчемных земцах» Ф. Родичеве и А. Колюбакине в книге «Черные дни …». Казалось бы, должна же была сработать в его сознании воинская солидарность! Как бы там ни было, с муками сомнений я написала текст об А. И. Тодорском так, как он у меня получился.

Встречались ли мои герои в жизни? Знали ли друг о друге? Александр Соколов мог знать, а может быть и встречаться с Александром Лютером на Первой Мировой, во время Брусиловского прорыва и при Карпатском отступлении в 1915 г. Знал Александр Соколов и об Александре Тодорском и возможно был знаком с ним. Из Весьегонска Александр Соколов уехал в самом конце апреля 1918 г., а Александр Тодорский появился там в начале мая. Но вполне вероятно, что оба военных встречались и на гражданской войне и в 20-е, 30-е годы на военных совещаниях разного ранга.

А вот два моих «противоположных» Александра - Лютер и Тодорский скорее всего друг о друге ничего не знали. Лютер уехал или ушел из Рыбинска, пробираясь на юг в Добровольческую армию Деникина, видимо, в мае 1918 г. и не участвовал в июльском Ярославском восстании. Александр Тодорский пришел на барже в Рыбинск фактически после поражения восстания. Если бы Александр Лютер участвовал в восстании, он, как и другие 500 офицеров не ушел бы из Ярославля, а сдался бы Комитету австро-немецких военнопленных. Все эти офицеры остались в Ярославле, т.к. там были их семьи. И все они были безжалостно расстреляны большевиками.

Поневоле задумаешься - чем же определяется судьба человека? Расписана ли она где-то на запредельных скрижалях в космосе, или это сложная алгебра земных обстоятельств - эпохи, происхождения человека в определенной среде, сочетания генов, переданных предками. Мой текст тоже не может ответить на этот вопрос. Но, кажется, он не решен и поныне.

Л.В.Соловьева